Я против публичного употребления обсценной лексики. Есть слова, аудитория которых не должна превышать десяти человек. Потому, что эти слова заряжены злобой и повышают градус злобы в обществе. И потому, что, стирая грань между высоким и низким, они уничтожают ту "разность потенциалов", без которой невозможно культурное развитие общества.
Но в данном случае мне не обойтись без грубого слова, первый денотат которого – часть тела, откуда растут ноги, а второй – весьма неприятная ситуация. Как иначе напомнить вам анекдот про Вовочку, который ответил учительнице, услышавшей от него это слово и объясняющей, что такого слова нет: "Мариванна! Ну, как же так? ... (здесь Вовочка опять употребил то же самое слово) есть, а слова нету?".
А вспомнить этот анекдот самое время. И отнюдь не всвязи с запретом мата. Под запрет у нас попадают другие, вполне литературные слова, описывающие ту... – простите, чуть не сорвалось, я хотел сказать "то нравственно-психологическое состояние", в которое погружается наше общество.
Вот Гозман провел параллель между действиями политической полиции гитлеровской Германии и действиями аналогичной по функциям службы Советского Союза. Его смешали с грязью. Реакция намного превысила академическое возражение, что фактологические основания для подобной параллели недостаточны.
Вот Шендерович провел другую параллель – между политическим значением летней олимпиады 1936 года и политическим значением зимней олимпиадой 2014 года. Произошло то же самое. Взревели как ошпаренные.
И СМИ стали бояться. Стали самоцензурироваться, чтобы поменьше проскальзывало подобного рода параллелей, кричащих об угрозе фашизации.
И дело здесь не в законе о реабилитации нацизма. Никакой реабилитации в таких параллелях нет – прямо наоборот. Нацизм у нас реабилитируют тексты совсем иных авторов и совсем иной идейной направленности. Тут дело в другом. Просто страшно. Желающие напасть найдутся всегда. А где искать защиту? В судах? У власти? Ну, вы же сами понимаете...
Так что самоцензура это только по видимости. По сути же – жесточайшая государственная цензура. То, что она осуществляется в виде отказа государства от своей конституционной обязанности защищать свободу слова, сути дела не меняет. Бездействие может быть не менее эффективным инструментом цензуры.
Но сам факт цензуры – здесь только часть гораздо более широкого явления: крайне болезненной, воспаленной реакции общества на любые попытки предупредить его об опасности впасть в фашизм. (Есть, есть такое слово, дорогая наша Мариванна; и что много хуже – есть то, что это слово означает.)
С чем связана такая болезненность? Ответ лежит на поверхности.
Когда умному человеку кричат "Дурак!", он пожимает плечами. Ну, если совсем умный – может начать задумываться, а не сказал ли я, в самом деле, глупость? Но кричать "Сам дурак!" умный человек не станет. Зачем? Объяснить потом, тихо, почему он считает кричавшего дураком, если есть шанс, что объяснение может быть понято, – это максимум, что может позволить себе умный человек в такой ситуации. Вскидываются же те, кто в глубине души знает о своей глупости, но для кого смерти подобно признаться в этом даже себе самому.
Потому-то дураки и реагируют так болезненно на обнажение их глупости, а подлецы – на обнажение их подлости. Такие обвинения вскрывают нарыв в душе, и он начинает фонтанировать гноем, заливая прежде всего самооценку и тем самым разрушая всю внутреннюю гармонию.
Это крайне болезненная операция. Потому к ней и прибегают только немногие психотерапевты, да и тех правильней было бы назвать "психохирургами". Но и "психохирурги" в этих случаях не пренебрегают анестезией.
Реакция на предупреждения о том, что общество погружается в фашизм, того же рода. Люди чувствуют справедливость этого обвинения. И именно поэтому реагируют крайне болезненно.
Сама по себе такая болезненность должна бы радовать: она свидетельствует, что нравственное начало (совесть) в народной душе, хотя и деформировано, но живо.
Но сам факт фашизации (есть и такое слово, Мариванна, есть), конечно, радовать не может. И говорить о ней (я имею в виду фашизацию, а не Марьиванну) нужно не переставая. Всем, кто ее видит.
Иначе нам из этой... (простите, снова чуть не сказалось), из этой ямы не выбраться.
! Орфография и стилистика автора сохранены
