Заметки на полях доклада академика РАЕН Юрия Борисовича Магаршака "ПЕРВУЮ МИРОВУЮ ВОЙНУ НАЧАЛА РОССИЯ" на международной конференции в Москве.
Рассуждения о вине государств и государственных деятелей за начало Великой войны (Первой мировой) нельзя вести без уточнения ее исторического контекста.
Отметим для начала, что в роковое лето 1914 года европейская цивилизация, включая европеизированные слои Российской империи, была, как сейчас модно говорить, "гибридной".
Оглядываясь на прошедшие два столетия, мы видим, что примерно с 1830 года Западная Европа вступила на путь непрерывной либерально-прогрессистской эволюции. Эта эволюция для нас, после кошмаров "уколоченного века" (1914-1991), воспринимается как некий Эдем, как образец правильного и плавного развития, внутри которого, разумеется, происходят провалы и кризисы, но потом они же и исправляются по испытанному способу "пожар ей послужил немало к украшенью". Поэтому крах этого 84-летнего периода - от Парижской революции июля 1830 до военного кризиса июля 1914 - воспринимается так трагически, что хочется срочно найти кучку "политических проходимцев" и заклеймить их, как погубителей прогресса и гуманизма.
Но когда я назвал это период "гибридным", я исходил из того, что он был "либерализмом в стадии становления", переходом от феодально-сословного и клерикального традиционалистского социума к социуму, к которому подходят два определения - "открытое общество" и "массовое общество". В ходе этого перехода церковь и аристократия быстро теряли свое прежнее значение. В результате церковь превратилась в ретранслятора государственных националистических идеологий, а аристократия вытеснялась преимущественно в военную и дипломатическую сферы, уступая политику партиям, юристам и литераторам, а хозяйственную сферу - быстро растущим предпринимательскому и среднему классам.
Это привело к одновременному существованию на международном уровне двух этологических систем - основанной на все более кодифицированном конвенциональном, и обычном - наследии традиционного общества и "аристократических предрассудках". Изменяя масштаб, это как параллельное существование в наше время гражданского и уголовного кодексов и - "воровского закона". Тем более, что ключевые положения неписаного аристократического кодекса и "понятий" довольно близки, благо они имеют общий генезис от варварских военно-демократических обычаев. Все это очень важно для изучения событий, приведших к войне.
Строго исходя из норм тогдашнего международного права, войну начали Центральные державы. Двуединая монархия объявила войну Сербии, подвергла артобстрелу ее столицу - Белград, - а затем, переправив через Дунай по понтонам авангард, город оккупировала (ненадолго). Второй рейх объявил войну Российской империи и нарушил нейтралитет Люксембурга и Бельгии, оккупировав их без объявления войны. Два формально переданных Османской империи германских крейсера - линейный "Гёбен" и легкий "Бреслау" - без объявления войны обстреляли российские военные корабли на рейде Севастополя.
Готовясь к войне, кайзер в декабре 1913 года предложил своему августейшему коллеге - бельгийскому королю Леопольду II - прилегающий кусочек Франции и ее колонии - в обмен на свободный пропуск немецкой армии. Король впал в шок, но, как аристократ, не только не разгласил доверительную информацию будущим жертвам, но и не помог "сливу" в прессу, что могло бы предотвратить многое. Однако, кроме рыцарственности, Леопольд обладал и мудрой сдержанностью, поэтому не стал огорчать Вильгельма II пылкой клятвой, что и он, и его славный народ костьми лягут на защите священных рубежей родины. Хотя в следующем августе бельгийцам Льежа лечь костьми действительно пришлось... А двуличный Вильгельм через год выпустит брошюрку о том, как "предательская позиция снюхавшейся с Анантой Бельгией" вынудила его ввести мирные немецкие войска для защиты суверенитета маленького королевства.
Более того, предъявленный Российской империи кайзеровский ультиматум свернуть ее мобилизацию точно также лишил бы царя статуса главы великой державы, как и исключительно вербальный ответ Путина на американский ракетный удар лишил его претензий на великодержавность. Поэтому этот ультиматум был выдвинут именно в расчете на его отклонение. Такой же очевидный смысл имел ультиматум Парижу - дать гарантии невмешательства в войну (в случае его принятия был заготовлен и второй - дать возможность разместить немецкие гарнизоны в крепостях Туль и и Верден).
Поэтому, когда в текст Версальского договора было вставлено признание Берлина, Вены, Будапешта, Истамбула и Софии (атаковавшей в 1915 году Сербию) агрессорами, то юридически это было обосновано.
Но исходя из военно-политических реалий того времени, провокатором войны выступил Петербург. Однако его роль была такая же, как у шкета, которого банда гопников подсылает затеять конфликт с прохожим-фрайерком, чтобы потом выскочить из-за угла в качестве благородного защитника мальца. Роль банды принадлежала Парижу и Лондону.
Такие тезисы полагается доказывать.
Надо понять, что на рубеже веков военный прогресс сделал бессмысленным все дипломатические слова, но обострил ответственность за действия. Широкая сеть железных и шоссейных дорог, развитая система военного учета и организации мобилизаций, всеобщий переход (кроме англосаксов) к массовым призывным армиям давал возможность за несколько дней развернуть на границе с потенциальным супостатом миллионную армию.
Пропустивший день-два был обречен разворачиваться уже перед лицом стремительно наступающего противника или положить в приграничных боях кадровую армию (как это произошло с Российской империей в сентябре 1914 года - но тут деваться было некуда: апрельское 1905 года тайное соглашение с Францией обязывала наступать на Второй рейх уже через две недели после объявления мобилизации, а в июне 1911 года французы уточнили союзникам их оперативные направления - Алленштайн и привисленская крепость Торн).
Поэтому в случае серьезного обострения каждая страна планировала мгновенно начать мобилизацию: "промедление смерти подобно". При этом все великие державы, кроме Британии, имели только наступательные стратегические планы. Лондон, не имея большой армии, ошибочно рассчитывал обойтись морской блокадой и "оттягивающими силы" десантами в глубоком тылу противника (например, несостоявшийся десант в Померании или состоявшийся, но провальный под Галлиполи в Дарданеллах в 1915).
Это как ситуация с баллистическими ракетами - если ты открыл шахты и начал заправку (ее выдают дымки, твердотопливные ракеты имели худшую точность и меньший забрасываемый вес), то - пускай, иначе через полчаса над твоими позициями уже взорвутся термоядерные заряды противника.
Надо обязательно учесть, что при очень хрупкой социально-политической ситуации - оттесняя консервативный истеблишмент и окончательно аристократию и клерикалов, на пороге власти стояли левые либералы и правые социалисты, явно выступающие против милитаризма - провести мобилизацию миллиона людей и лошадей (в период полевых работ!), продержать без толку месяц в палаточных городах и казармах на границе, а потом - пардон, обознались - вернуть домой, означало политическую катастрофу. В Российской империи, например, хорошо помнили, каким революционным шквалом пронеслась по Сибири демобилизованная армия на рубеже 1905-06 годов.
И главное, еще один раз такое провернуть не позволят.
Таким образом, все военные и политики понимали - объявление мобилизации означает войну, в которой "белые начинают и выигрывают". Поэтому мир, начиная с первого марокканского кризиса марта 1905 года (Берлин чисто из вредности хотел сорвать базовое соглашение Антанты - обмен французского влияния в остающимся монопольно британским Египте на зону влияния на Марокканский султанат), сохранялся только до тех пор, пока одна из держав не начала бы мобилизацию, и дальше начиналась цепная реакция.
Исходя из этого, Берлин понимал, что объявление тесно координирующей свои действия с Парижем Российской империей в связи с Балканским кризисом мобилизации в округах, охватывающих Пруссию - Варшавском, Виленском и Санкт-Петербургском - означает, что Второй рейх осужден на заклание.
Население Франции (и мобилизационный потенциал) в два раза ниже германского, поэтому любое провоцирующее поведение Антанты говорило лишь о начале реализации планов по нанесению по Второму рейху встречного удара - с основным расчетом на российские силы.
Обратим внимание, что о необходимости объявить войну формальному виновнику кризиса - Вене, уже атаковавшей Белград, - Петербург вспоминает лишь через неделю.
Для генералов и дипломатов из аристократических кругов юридическое крючкотворство не значило ничего - на них готовы неспровоцированно напасть, и надо бить первым. Если громила вывинтил из трости стилет - джентльмену надо срочно применять свой браунинг.
Такая же логика в кризисе после Сараево. В Вене знают, что сербская разведка создана российской (как Штази - КГБ) и поэтому, вызнав у пойманных на месте преступления "младобоснов" точные доказательства причастности ведомства полковника "Аписа" (Драгутина Дмитриевича), императорско-королевские сановники делают логический вывод о российском следе. С учетом того, что все знают ненависть царского двора к терроризму, и совершенно невозможная по тем представлениям ситуация, когда один монарх "заказывает" наследника другого монарха, следующий закономерный вывод - убийство кронпринца и его супруги - чешской графини, скорее всего, начало реализации старых панславистских планов. Причина покушения также понятна - только что, в мае, Франц-Фердинанд дает интервью о намерении сделать славян третьим имперским народом и короноваться в Загребе (что превратило бы его в центр консолидации славян Южных Балкан, оттеснив убогий Белград). К слову, одновременно в России появляется явно исходящий от военного министра Сухомлинова текст, лживо утверждающий что российская армия не только полностью восстановилась после Японской войны и революции, но стала одной из лучших в мире, отменно насыщенной артиллерией, пулеметами и радиосвязью.
Это бессмысленное вранье было расценено Берлином и Веной как неприкрытая угроза. (Если бы во времена Джонсона и Никсона советский министр обороны, например, Гречко или Устинов, заявила бы подобно недавнему вяканью маршала Шойгу, что 96% стратегических сил СССР приведены в полную боевую готовность, это было бы очевидным поводом обсудить возможность нанесения американского превентивного ядерного удара. Другое дело, что слова Сергея Кужугетовича и слова Дмитрия Федоровича - несопоставимы; чем и живы).
Но пафос моих рассуждений заключается в том, что все развитие Европы XIX века вело к мировой войне. В конце 1867 года Герцен предрекает, что попытки утопить демократическое и социалистическое движение в национализме неминуемо приведет к новым чудовищным европейским войнам - "7-летней и 30-летней". Но все неслось в битву - для борьбы с гидрой социализма Достоевский проповедует "Царьграднаш". Во Франции и Германии одновременно -"Эльзаснаш", в Италии - "Триестнаш" ("Италия Неискупленная"). Церковь стала рупором милитаризма и национализма.
А аристократам на военной и дипломатической службе для легитимации своего статуса и отражения попыток гражданского контроля необходимо было поддерживать перманентное состояние эсхатологического ожидания великой битвы. И спустя сорок лет после утраты Францией Эльзаса война за него казалось куда актуальней, чем через двадцать.
Таким образом, мы видим, что к первой после 1815 года общеевропейской войне вели и превращение воинствующего национализма в настоящие государственные идеологии, и стремления доминирующей в высших военных и дипломатических кругах аристократии ко все большему обострению международных отношений, поскольку кризисная обстановка консервировала их статус "жрецов войны и мира".
При этом к войне готовились очень странно. Например, для немцев стало необычайно важно романтическое строительство огромных кораблей-дредноутов, на которые уходило несусветное количество стали и электроэнергии. Но в реальности Флот Открытого моря всю войну простоял в Киле, выйдя лишь раз - для Ютландского сражения с британским Великим флотом. Главной же ударной мощью Второго рейха стали подводные лодки. Каждый военный аналитик понимал, что судьба франко-германской войны решится на пространстве от Арденн до Парижа. Однако программ строительства военных грузовиков с хорошей проходимостью и броневиков - не было, ведь "шоффёр" - так не романтично. Романтично - это когда впереди командир на лихом коне, а за ним пылит героическая пехота (особенно - пуалю в красных шароварах). Тут не смейтесь: самая грандиозная французская предвоенная парламентская битва шла за то, чтобы не допустить замену живописных красных штанов, чего требовали "масоны" - либералы и социалисты, говоря, что сии штаны - излюбленная мишень, и не понимая, что они - "дух Франции" (так и писали). За десять лет до этого в Российской империи военные также сопротивлялись замене белых солдатских рубах гимнастерками.
В итоге отсутствия должной автомобилизации в Германии, смертельно уставшие после непрерывного марша с боями солдаты, получив, после неудачи на Марне, приказ окопаться, заснули в окопах мертвым сном - и пока они почивали, свежие французские резервы, переброшенные Ланрезаком на парижских такси, создавали линию обороны, продержавшуюся до марта 1918 года.
Опыт Августовского Приграничного сражения показал, что знаменитый шлифтеновский план обхода через Бельгию был маниакальными бредом, достойным швейковского кадета Биглера, поскольку немцы разгромили французов в лобовом столкновении, и если бы имели в Лотарингии силы, отправленные на Париж через Льеж (в Малаховку через Одессу), то вслед за взятием Туля взяли бы и полуокруженный Верден, одним этим успешно завершив войну, поскольку таким образом Саар, Рейн и Рур были бы защищены от французского вторжения, и можно было бы спокойно разбираться на Восточном фронте. Хуже того, пройдя Бельгию, можно было достаточно далеко пройти по побережью Канала и, немного отклонившись к востоку, занять ключевой центр коммуникаций - Амьен, поскольку было необычайно важно осложнить логистику поставок снабжения и подкреплений через порты. В реальности же немцы вынуждены были пытаться уже в октябре рваться пешкодралом к побережью - но от стен Парижа.
Поэтому надо понять - теракт в Сараево (желай Вена разгромить Сербию, она спокойно могла это сделать, вмешавшись во Вторую Балканскую войну на стороне союзной Болгарии на год раньше) и антигерманская мобилизация через месяц могли быть воспринято Дунайской и Германской империями как совершенно неспровоцированный "прыжок" России на них (это если перейти на арго) - сигнал к большому "махалову". Французский "План-17", предвосхитивший направление американского удара марта-апреля 1945 года (от Рейна на Эльбу) был им, разумеется, известен. Как и российская "Берлинско-Одерская операция".
Если говорить о подоплеке войны, то все рассуждения о переделе мира надо оставить на совести марксистских авторов. Да, в тогдашнем мире с точки зрения экономической границы глобальных империй были непрозрачны (их вскрытие - огромное достижение рузвельтовской дипломатии). Но представьте себе, какие перекройки глобуса могли компенсировать издержки мировой войны? Вот отобрали у Франции ее кусок Марокко (об Алжире, Тунисе и Индокитае речь не шла бы в любом случае). Могли значительно проще отобрать у Испании ее часть Марокко. И получили бы многолетнюю войну с племенами рифов - в дополнение к войне с готтентотами в Намибе. Второй рейх в полтычка мог получить колонии - отнять их у беззащитных португальцев, например, или выменять на Лотарингию Камбоджу (Эльзас - сакрален - он отторгнут от немецких земель агрессией разорителя Пфальца - Солнцекороля).
Тотальный разгром Франции мог принести победителю еще и виноградники Бургундии (что тут же разорило бы рейнских виноделов). В тогдашнем мире войны приносили очень небольшие территориальные изменения с очень высокими издержками.
Поэтому, говоря о том, что все державы неукротимо рвались к общей войне, необходимо добавить, рвались - но бескорыстно. Точнее, так -превалировали сугубо внутриполитические и идеологические мотивы.
Хуже того, созданная уходящим аристократически-клерикальным истеблишментом "матрица военного патриотизма" фактически создавала необходимость для всех последующих генераций, входя в политический класс, присягать ей на верность.
Отдельно надо сказать о российской маниакальной идее "Константинопольнаш".
Мотивов было три. Обеспечить свободный экспорт хлеба через Проливы в Англию и Германию. Но совместный альянс Петербурга на выбор - с Берлином или Лондоном - мог легко убедить Истамбул соблюдать свободу коммерческого судоходства. Для этого связываться с турецко-армяно-греческим муравейником совсем не было нужды.
Другой мотив - водрузить на Айя-Софии православный крест - и этим "остановить историю", преобразить политизированную и коммерционализированную империю в некий Святой Третий Рим.
Третий - прорваться в Левант, создать Великую Русскую Сирию (включая Палестину). Но с опорой на православных Палестины (ливанские католики-марониты - какая опора?) такой проект не осилить. Единственный способ для Петербурга укрепится в Леванте был, опередив Лондон, стать гарантом еврейского национального очага. Но традиционный госантисемитизм времен двух последних Романовых был дополнен этническими чистками 1915-16 года ("военными погромами"), проводимыми частями великого князи Николая Николаевича и патологического антисемита генерала Брусилова. Поэтому козырь дружественной еврейской колонизации Леванта Российская империя использовать и не стала, и не могла бы.
Тем более, что выяснилось, что в 1915 году один из организаторов армянского геноцида и арабской резни - наместник Турции Ахмед Джамаль-паша - предлагал Петербургу и Парижу сделку: в обмен на Истамбул (отходит Российской империи), он будет признан как пожизненный наследственный правитель всеми территориями Османской империи, кроме Западной Анатолии (т.е. включая турецкий Курдистан и Западную Армению до побережья). Причем министр Сазонов это поддержал и продавливал французов.
Таким образом, единственной связной целью Великой войны для Петербурга был именно крест на святой Софии. Ибо федерализация Дунайской империи была вопросом решенным, но Россию на этот праздник жизни никто не ждал.
Если проводить параллели, то это как если бы Советская армия и армия ГДР в 50-70-е годы планировали бы прорыв до Рейна - но только для того, чтобы водрузить красный флаг над домом Марксов в Трире, считая, что после это все жители СССР и Восточной Германии волшебно преобразятся и будут охвачены пафосом коммунистического строительства на самом деле.
Осталось понять, почему война началась именно так, и можно ли было ее предотвратить.
Очень оппозиционно настроенное российское общество "горячим" летом 1914 года могло принять только войну в защиту сербских братушек. Войну во имя защиты Парижа никто бы не понял - чай, не XVIII век с его манией поддержания геополитического равновесия.
Франция могла решиться на войну только в условиях немецкой агрессии или защищая верного союзника, который уже стал объектом немецкой воинственности.
Австро-Венгрия - только при нападении на нее или при крайнем злодействе, например, убийстве представителя династии. Просто воевать, чтобы впихнуть в себя еще и озлобленных и культурно чуждых сербов - миль пардон!
Великая Британия - только при угрозе континентальной гегемонии у своих берегов. Влезать в драку бошей с лягушатниками?!
Таким образом, был реализован единственный алгоритм, при котором вхождение в войну не стало бы запалом если не революции, то острого кризиса, окончательно лишающего консервативные круги влияния.
Теперь о предотвращении войны. Варианты.
Вена и Берлин принимают предложение Петербурга о мирной конференции по типу марокканской летом 1911 года. Но это означает, что Вену и Белград делают равновиновными в кризисе. Это по тогдашнему выражению германской дипломатии - создать суд над дружественной Австрией. Достоинство не позволяет! Тем более, что большинство судей - уже Антанта.
Петербург громогласно заявляет, что объявление войны Сербии - для него казус белли. Но это - публично расписаться в поддержке антимонархического теракта! (Как сейчас Москва расписалась в поддержке газовой атаки на Хан-Шейхун).
Лондон заявляет, что нарушение Германией нейтралитета Бельгии - это война на самом деле. Но тут окажется, что ряд министров много лет вел секретные переговоры с французами по втягиванию Англии в войну! Формально ведь никакого военного союза с Парижем нет. Тут же раскол кабинета и дичайший скандал - глава правительства лорд Асквит не ведал и не гадал о тайных шашнях своих министров, адмиралов и генералов с Франций!
Видите, какие важные соображения!
! Орфография и стилистика автора сохранены
