Такая оценка политической ситуации в Монголии и вокруг нее выбрана неслучайно. Сколько тут неопределенного и опасного — "куда ни кинь, везде клин". А началось все более восьмисот лет тому назад, когда монголы совершили отчаянный рывок из политического небытия к вершинам имперского могущества. Правда, в результате получился довольно часто повторяющийся в истории политический "пируэт" — "из грязи в князи и обратно". К концу 17-го века в результате череды трагических военно-политических перипетий Монголия превратилась в одну из самых захолустных и бедных провинций империи Цин, созданной маньчжурами.
Ситуация изменилась в конце 19-го столетия, когда другая конкурирующая империя установила контроль над северной Монголией, в то время как внутренняя Монголия оставалась частью Китая. Эстафету Российской империи приняли большевики. Нужно сказать, что у Советского Союза не было более верного вассала, чем Монголия, по крайней мере если принимать в расчет, сколько раз руководство страны обращалось с "просьбой" о принятии в состав СССР. При этом народ в принципе сохранял свою национальную самобытность, несмотря на "советизацию".
Иной была судьба во внутренней Монголии. Пришедшие к власти коммунисты-маоисты повели себя как истинные интернационалисты, то есть решили ассимилировать монголов как можно скорее. "Интернационализация" осуществлялась особенно рьяно в 1950–70-е годы. Для этих целей использовали армию и работников-мигрантов, имели место и добровольно-принудительные бракосочетания.
Политика стала совершенствоваться в 1980-е, приобретая характер более мягкой ассимиляции. Было решено, что всех "интернационализировать" необязательно. Кого-то следует оставить для статистики и пропагандистских мероприятий. Достаточно будет обеспечить имперскообразующей нации Хань (имперские мотивы усилились с конца 1990-х) подавляющее численное превосходство в ключевых регионах (в горных районах ситуация сложнее). Особое внимание уделялось исторически значимым, по мнению руководства КПК, национальным меньшинствам — монголам и маньчжурам (династии Юань и Цин соответственно).
Очередное изменение отношения китайских властей к монгольской теме произошло лет десять тому назад и было связано с ростом геополитической нестабильности в мире и усилившимися надеждами на окончательное решение монгольского вопроса. Стоит отметить, что длительное время проблема Тайваня отодвигала в тень северный проект, а между тем поглощение Монголии имеет весомые геополитические, исторические и морально-психологические основания в глазах китайского социума. В данном случае, как и с Тайванем, речь не идет о завоевании — "свое возвращаем".
Неслучайно официальные массмедиа дают зеленую улицу сюжетам о "великой дружбе с братской Монголией", а выступления монгольских артистов являются обязательной частью любого сколько-нибудь значимого пропагандистского мероприятия. Так "дружить" империя начинает только перед очередным "добровольным присоединением". Складывается впечатление, что "желтый дракон" нагуливает аппетит для реализации северного проекта, пока с Тайванем не получается.
Похоже, что вокруг Монголии могут вновь разгореться нешуточные страсти, и, если монгольский народ хочет выжить, он должен найти свой особый политический путь, выскользнув из смертельных объятий двух империй. Это непросто, но в противном случае монголы повторят судьбу маньчжуррв. Кстати, сколько их еще осталось в Маньчжурии? Таким образом, Китай сможет отретушировать свою историю в определенном ключе. Получится, что и Чингисхан, и вся династия Юань станут "своими" — большое облегчение для уязвленного самосознания подданных "поднебесной".
Однако времена больших перемен приносят не только трагедии и опасности, но и перспективы. То, что было невозможно еще вчера, может случиться при благоприятном стечении политических обстоятельств. Коллапс рашистской империи, опасная имперская игра товарища Си в сочетании с внутренними проблемами Китая могут открыть перед объединенной Монголией новую страницу в ее истории.
